НОВАЯ КНИГА ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА "РОДНОЕ СЛОВО"!

Издательство «Родное слово» готовит к выпуску новую книгу – «Саша, Маша, Даша- растеряша и другие рассказы», написанную Владимиром Шпатаковым в соавторстве с Ольгой Румбах. Книга увлекательна и сама по себе, а еще интересна она тем, что сочинила ее сама жизнь. Мы лишь описали удивительные, подчас невероятные истории, произошедшие с конкретными людьми, нашими современниками, а если точнее – нашими соседями, сослуживцами, друзьями, а также друзьями друзей. Словом, эта книжка – о нас с вами. Все описанные события, вплоть до незначительных, на первый взгляд, деталей, взяты из реальной жизни. Правдивость, жизненная достоверность как раз и являются признаками серьезного художественного произведения. Объединяет рассказы то, что в каждом из них, в непростых судьбах наших героев видна промыслительная рука Божия, Его живительное дыхание, Его милующая и всепрощающая Любовь. Повесть «Саша, Маша и Даша-растеряша» рассказывает о двух молодых людях – женщине и мужчине, уже простившихся с юностью, но еще полных сил и надежд. И – бесконечно одиноких. У каждого из них за спиной багаж не только ошибок и разочарований, но прозрений и даже подвигов. Александр Климов – боевой офицер, прошедший Афганистан и Чечню. Волею обстоятельств он оказывается едва ли не на дне жизни. И пытается сохранить в себе человека – образ Божий, – что кажется невозможно в таких условиях. Мария работает в больнице врачом, воспитывает дочку. Духовные искания приводят ее в Оптину пустынь. Словно выйдя из пункта «А» и из пункта «Б», как в известной задаче, они трудно идут навстречу друг другу, идут, преодолевая трудности внешние и внутренние: гордость, отчаяние, недоверие. Разрешить сомнения им помогает духовник монастыря Оптина пустынь схиигумен Илий. Вроде бы персонаж эпизодический, он, однако, является ключевой фигурой романа. Именно через таких угодников Господь управляет все столь чудесным образом, что люди потом только удивляются и благодарят Создателя. Авторы сами неоднократно были свидетелями и таких поворотов, и просто мудрых советов батюшки Илия. К сожалению, эти факты так и остаются в безвестности. Мы решили восполнить этот пробел, по библейской заповеди: «Тайну цареву прилично хранить, а о делах Божиих объявлять похвально». (Тов. 12.7)

Ниже предлагаем Вашему вниманию фрагмент новой повести и один из рассказов, которые войдут в книгу.

Глава 3. Саша

Вечерело. По реке стлался туман, и тянуло от нее осенней сыростью. На берегу вокруг костра сидели трое. Выпивали. Спешить им было некуда, вот оно, их жилище – нелепый шалаш из подгнивших досок, кое-как утепленный картоном. А впереди зима. Поджарый мужчина средних лет разлил спиртное по стаканам. Выпили. Сразу стало теплее. И, как водится, потянуло поговорить «за жизнь». Тот, что разливал водку, спросил, обращаясь к крепкому, широкоплечему парню в пятнистом камуфляже: – Саня, а где ты ногу потерял? Александр не спешил отвечать. Да и как было признаться, что он – офицер-десантник, инвалид войны, дошел до того, что живет здесь, на речке, в шалаше, и спит на коробке от холодильника, как заправский бомж… Невольно поправил пустую штанину с отсутствующей ступней, помолчал, задумчиво глядя в огонь, а потом неохотно проговорил: – Да года два назад напился и уснул на морозе, вот и отморозил ногу. Посинела, стала гнить, и со временем пришлось отнять. – Ха, мало, наверное, выпил?! Выпил бы больше – не отморозил бы, – тоном бывалого сказал собеседник, невольный его товарищ. – А где раньше работал? – Да шоферил, хозяина возил, – ответил парень и замолчал, опустив голову. – Ну и что дальше? Чо молчишь? – Да отстань, нет настроения говорить! – Ну, тогда наливай, а то точно замерзнем ночью. А у меня тоже водитель был, – живо продолжал мужчина голосом, в котором зазвучала законная гордость, – и «Волга» белая была. И работал я когда-то главным инженером ткацкой фабрики. – Он проговорил это, смакуя каждое слово. И добавил мечтательно: – Баб у нас трудилось – больше тысячи. Замуж можно было любую выбирать. – Так уж и любую? Ты на себя посмотри! Жених, тоже мне, выискался! – фыркнул третий из этой ночной компании, Федор, по кличке «Сивый». По засаленной его наружности можно было определить, что и он среди бомжей далеко не новичок. – Да ну, ты что, разве я всегда таким был? Это я сейчас Васька, «подай-принеси» и «отвали подальше». А раньше я был Василий Алексеевич. И, можно сказать, шепотом. Были времена, что у меня даже мусорные ведра были из Италии… – Ну и что? И куда потом делись твои ведра, «итальянец» ты наш недоделаный? – язвительно спросил Сивый. Круглое лицо его лоснилось в свете костра. Небольшие глаза смотрели насмешливо и беззлобно. Василий Алексеевич и не обиделся. Видно было, что ему приятно вспоминать прошлую жизнь. Это как бы возвышало его в глазах нынешних его сотоварищей, а точнее сказать, собутыльников. Он даже сделал движение, как будто слегка распуская слишком туго завязанный узел галстука. Из чего можно было заключить, что он его когда-то действительно носил. – Да ничего, – ответил он Сивому, – жена, дура, пришла не вовремя, застала с любовницей прямо в кабинете. Шум подняла, скандал на весь мир учинила. До горкома дошло. Вот меня с должности и попросили с соответствующей формулировкой. Чуть из партии не исключили. Да и нужна была мне та партия, как собаке пятая нога. Я и лез в нее, чтобы к должности пробиться… Вот так и остался без работы… Василий сильно затянулся сигаретой, помолчал. В глубоко посаженных глазах его плясали огоньки костра. Резкие тени легли на лицо, делая его старше и, пожалуй, трагичнее, чем оно было на самом деле. Он продолжал: – Партбилет я тогда выкинул в мусорник. А потом и Союз развалился. Так нигде и не смог пристроиться на работу. Все от меня отвернулись. Начал пить. Жена несколько лет терпела, а потом не выдержала, забрала сына и ушла. Квартиру поделили по-честному, на три части. Только свою долю я продал. Жить-то на что-то надо было. Ну, а дальше все понятно. – Он невесело усмехнулся. – Денежки мои в мешках, а мешки – под глазами. Была, правда, у меня еще после этого пара женщин, – нормальные, при всех делах, но тоже как-то не получилось… Слишком многого от меня хотели, – что одна, что другая. А, все бабы одинаковы, – заключил бывший инженер и махнул грязной рукой, – все им чего-то не хватает! Испитое лицо его изобразило горькое недоумение. – Так и остался я на улице. Теперь уж и не вспомню, сколько лет бомжую. – Ну, ты и дурень! – безапелляционно заявил Федя Сивый и изложил свое видение «крутизны». – Надо было все в жизни «по уму» делать. У каждого нормального мужика за плечами должна быть гора выпитых бутылок, и чтобы каждый встречный шкет тыкал на тебя пальцем – вот, мол, мой папка идет. Я, к примеру, на рынке восточными сладостями торговал. Баб там тоже хватало. Только не они меня, а я их бросал. Три жены поменял. Первая дочку мне родила. А сына рожать отказалась. Говорит, ненадежный ты, Федя, живешь с тобой, как на пороховой бочке. Ну, а мне, как всякому нормальному мужику, сына хотелось, продолжателя, так сказать. Вот я и бросил ее. Зачем мне дома бабский батальон, от них только головная боль. Гулял я, правда, нехило. Потом опять женился. Но и с этой не ужился, какая-то не такая она была, тоже все чего-то требовала. Ну, а третья «умная» попалась, «кинула» меня на все деньги и квартиру продала, когда я полгода в больнице лежал. – А чего в больнице лежал? – Да чего-чего, «черные» на рынок понаехали, стали меня выживать, мол, чэго ты тут нашу тэму работаешь? У тэбя дорого все, а у нас прямые поставки. Ну, в общем, я уперся и не стал им уступать. Они меня вечером подстерегли и так отделали, что я в больницу попал, – еле выходили. Вторую группу инвалидности дали. И вот уже лет пять бомжую. Федя Сивый наполнил свой стакан, выпил. Вместо закуски потянул в себя влажный воздух. Потом процедил зло: – Козлы они, эти черные, все заполонили. Не знаю, куда мы катимся. Саша все время молчал, подкладывал доски от разбитого ящика в костер. Тот разгорался, освещал его лицо, поросшее светлой курчавой бородой, глаза, казавшиеся темными в свете костра. Было видно, что он внимательно слушает разговор товарищей по несчастью. Последняя фраза, видимо, его задела: – Да мы уже докатились, дальше некуда! А вот козлы – не они, а мы сами, – неожиданно резко сказал он. – Все пропили и прогуляли, и кто нам виноват? Свято место пусто не бывает. Не хотим жить по-человечески, так будем гнить на помойке истории. А вот они, «черные», будут жить в наших домах. И с нашими женщинами. – Ну да, ты хватил, Саня! Не бывать такому! – возразил Федор. – Как не бывать?! Вот где сейчас твоя семья, дочь? – Саня в упор смотрел на него. Потом повернулся к Василию – А где твой сын? – Да откуда я знаю, – растерялся Федор, – я их уже много лет не видел. Василий не ответил. Он не понял, куда клонит странный его товарищ, так непохожий на их братию. Он вообще не всегда его понимал. – А я знаю! – твердо сказал Саша, – Где-то концы с концами еле сводят. Вот так и живем, что многие женщины сами детей своих подымают. Откуда же взяться нашему процветанию, когда семья у нас поругана, развалена? А ведь семья – это маленькое государство, ячейка, – как в улье пчелином. Какие ячейки – такая и страна! Так что мы сами во всем виноваты, нечего на «черных» сваливать. Я вот много лет служил в мусульманских странах. В Таджикистане был, в Киргизии, в Афгане… Там семья – это святое. Дети почитают родителей. Жена слушается мужа, а муж – глава семьи, добытчик и кормилец. Он никогда не бросит свою семью на произвол судьбы. Мужики молчали. Даже пить перестали. Только поеживались от ночного холода. Они не ожидали такой отповеди. Гораздо привычнее было искать виновного в своих бедах где-то на стороне, а себя считать невинной жертвой обстоятельств. Василий подбросил щепки в угасающий костер, подул на угли, щурясь и вздымая пепел. Потом нашарил бутылку и стал разливать остатки спиртного в стаканы. – Я не буду, – решительно сказал Саша и отстранил бутылку. Видно было, что тема эта не отпускала его, что он много думал о себе, о стране своей, о людях, с которым сводила судьба. Начав говорить, он уже не мог остановиться: – Да и у нас так раньше было. Такие мужики были, – всему миру отпор давали. Россию как зеницу ока берегли. И семьи настоящие были, большие, крепкие. Вот мой прадед Михаил в царской армии отслужил. Пришел домой, когда ему уже около сорока было. А жену взял, прабабку мою Лизавету, девятнадцати лет от роду. Она ему одиннадцать душ детей родила. И прожил с бабкой счастливо, умер на девятом десятке. – Да-а-а, во силища была, – поддакнул Сивый. Саша помолчал. – Ну, что дальше-то было, Сань? – Ох, да ничего… А вот дед мой уже в красной армии воевал, Киев освобождал к 7 ноября. Чудом жив остался. Из роты его все утонули, даже до берега не доплыли. Да что рота, от полка чуть больше взвода осталось. Бабушка рассказывала, что дед догреб, прячась от пуль за бревно, до берега, тут его и накрыло. Контузило его сильно, не помнил, как и в госпитале оказался. И списали его на «гражданку». Глуховат стал и ногу тянул всю жизнь. Вот родилось военное поколение: у деда один только сын родился, мой отец, а у бати – двое нас, сестренка старшая и я. Вот и вся Россия: за время, что Советы «рулили», в «разы» уменьшилась. Кто на фронтах погиб, кто в лагерях канул, а кто в водке утонул. Да и что делать было людям? Деревня в то время вся в город подалась – работы не было. А в бараках да коммуналках, а в лучшем случае, в «хрущевках» детей много не нарожаешь. А вот мусульмане все на земле живут, в своих домах. И детей у них поболе, чем у нас родится. – Ну да ладно, аллах с ними, с мусульманами, – прервал его Сивый, – ты лучше про батю расскажи, про мать, что дальше-то было. – А что отец, он тоже военным был. Ракетчиком. Топливо какое-то секретное испытывал. Там свое здоровье и оставил. Все офицеры, которые с ним участвовали в экспериментах, не дожили и до сорока. Зато «ковали щит страны». Все Америку и Европу догнать и обогнать по вооружению хотели. А что толку от этого щита – Союз снаружи оборонялся, а изнутри прогнил весь. Потому и лопнул. Да и как ему не лопнуть? Мораль у нас какая была? Где-то классе в восьмом прямо на уроке у меня конфликт с учителем истории вышел. Рассказывал он нам о русском царе и семье его, какие они, мол, узурпаторы были, народ эксплуатировали и обдирали… «…И за это их всех убили, вместе с детьми, девочками и единственным сыном-калекой Алексеем!», – дерзко выкрикнул я. «Откуда ты это взял?»- строго и в то же время удивленно спросил учитель. «А что, это секрет? Мне и старшие рассказывали об этом, да и читал я». «Да, – твердо сказал учитель и выпрямился, – убили. Так надо было для светлого будущего страны. Чтобы у них не было преемственности, чтобы не посягали они на завоевания Октября». «Да что же это за будущее, если ради него детей убивают?» Меня как будто несло головокружительным потоком, я уже говорил все, что камнем лежало на сердце: «А Павлик Морозов? Как он мог предать на смерть отца? Не может быть будущего у такой страны! Не верю я в него!». Учитель ничего не ответил. Побледнел только. А на следующий день в школу вызвали мою мать. Она была учительницей русского языка и литературы. Но, мотаясь с отцом по военным гарнизонам, обычно работала в библиотеках. Это она привила мне любовь к книгам. Дома была хорошая библиотека. Я знал, что она во многом разделяет мои взгляды. А может, это я усвоил ее взгляды. Во всяком случае, с матерью у меня были самые добрые отношения. При директоре школы она брови похмурила, а после, когда домой шли, поддержала меня: «Правильно, сын, отца предавать нельзя. А детей царевых убить могли только изверги. Каким бы ни был их отец, дети не причем». – Да, Сань, – одобрительно прогудел Сивый, – правильная у тебя, видно, мать, хорошо сказала. А где она сейчас, жива? Саша опустил голову. Да, видно он изрядно захмелел, раз о матери заговорил. Он запретил себе говорить о ней, – слишком больно, слишком свято было все, что с ней связано. Александра мучило то, что она умерла без него. Мучило даже не потому, что он ее не увидел перед смертью, а что – она, для которой он был, как выражались русские классики, «светом очей» – не увидела его, не обняла напоследок, не благословила. Он все же ответил глухо: – Умерла, когда я в госпитале больше года раненный лежал. – А-а, а говорил, Саня, что ты водила! Саша с хрустом переломил сильными руками очередную дощечку и бросил ее в огонь. Сноп искр с шипением вырвался из костра и выхватил из тьмы задумчивые лица товарищей по несчастью, понурые их фигуры. – А я и есть водила, – спокойно сказал он, – нас все виды машин учили водить, плюс танки, БЭТЭРы… Да если надо, я и вертолет угнать могу. – Ну да! – Сивый аж приподнялся – Ну, ты крутой! И жена у тебя, небось, красавица была? – Да нет у меня жены, и не было никогда, – досадливо отозвался Саша. – Так что, и девушки у тебя никогда не было? – Да не успел, все как-то времени не было: то учеба, то служба. А потом и ранения, то одно, то другое… – А-а-а, так ты что у нас, даже не целованный! – Да причем тут не целованный! Нравилась мне в Афганемедсестричка одна… Начал я, было, за ней ухаживать. А потом узнал, что у нее муж в Союзе и сынишка есть. Не мог же я лезть в чужую семью. – Ну да ладно, Сань, не горюй, мы тебе подыщем хорошую бабу. С медсестрой не получилось, и не надо, врачиху тебе найдем! Ты ведь у нас парень правильный, а врачихи все тоже строгие, я-то уж знаю, – сколько по больницам прошлось проваляться. Бывший инженер уже спал, свернувшись на грязном отсыревшем матрасе тут же, у потухающего костра. И ничто в его потертом облике не напоминало крупного деятеля текстильной промышленности.

"Альбиносы"

Поругание святыни никогда не проходит бесследно. Для многих сокрыты те ужасные последствия, которые происходили в тысячах и тысячах человеческих судеб в период семидесятилетнего правления богоборческой власти. Разрушенные, превращенные в клубы и склады храмы, выброшенные, как ненужный хлам иконы, разбитые колокола, поруганные святыни; все эти безумия, вся эта кровь и боль, захлестнувшие Россию – естественное следствие духовного ослепления и отпадения от отеческой веры русского народа. Эти ужасы происходили явно. Князь мира сего уже не таясь и не скрывая свою подлую личину пытался вытравить из сознания народа последние воспоминания о Творце. Надо сказать, ему многое удалось. Но каковы же последствия? На склоне лет премудрый Соломон говорил, что состарился и не видел праведника оставлена, и сыновей его «просяща хлеба». То есть дети праведника, какими бы они ни были сами, несут на себе Божие благословение. А что же с детьми предателей, тех, кто попирал святыни? Заглянем сейчас только в одну из таких семей. В тридцатые годы прошлого теперь уже столетия в одной из крымских деревень жили-были муж и жена. Брат сельчанки выбился «в люди», был одним из партийных лидеров района. Однажды он приехал в гости к своей сестре и после сытного обеда в доме гостеприимной родни прилег отдохнуть. Обстановка комнаты давно была ему знакома и не вызывала интереса. Взгляд его скользнул по шкафу, дальше, в угол… Он буквально подпрыгнул на диване. Строгие лики смотрели на него с икон Спасителя и Богородицы. Смотрели, кажется, прямо в душу. И это теперь, когда он занимает такой пост, когда столько сил положил на борьбу с этими «пережитками прошлого», здесь, прямо у него под носом, преспокойно висят иконы! Громко позвал сестру и потребовал объяснений. Испуганная, она оправдывалась, говорила, что иконы эти муж хранит в память о своей покойной матери и очень ими дорожит. «Тогда убери их из дома, – приказал этот не привыкший церемониться деятель, – Положи их где-нибудь в сарае, и чтоб я их у тебя больше не видел»! Раздосадованная женщина взяла иконы и отправилась на скотный двор. Ей вовсе не хотелось ссориться с братом, он теперь вишь, какая шишка, может, когда и поможет чем. Может, в район к себе выпишет, там, говорят, жизнь полегче… Нет, не станет она ругаться с гостем. Проходя мимо сарая, заметила щель между дощатой стеной и кроличьей клеткой. Туда и засунула иконы и прибавила зло: «Пусть на вас теперь кроли молятся»! Животные метнулись испуганно в клетке, прижали свои белые уши, настороженно помаргивая красными глазками. А когда хозяйка удалилась, успокоились и принялись опять за обычные свои кроличьи дела. Надо сказать, была она в ту пору беременна. И пришло ей время родить. На свет появились два мальчика-близнеца. Были они здоровы, но взглянув на них, акушерка невольно ахнула. У обоих была абсолютно белая кожа и маленькие красные глазки. Медицине такие случаи известны, люди эти называются альбиносами. Но к ужасу матери, лица ее детей до жути напоминали кроличьи мордочки…